Войну во все времена считали тяжёлым испытанием для мужчин, однако в древности не было затяжных сражений.
Даже самые масштабные и кровопролитные битвы античности и Средневековья редко продолжались более двух суток. Этого времени хватало, чтобы определилась сильнейшая из двух столкнувшихся на поле боя армий.
Ситуация изменилась с появлением усовершенствованного оружия, особенно тяжелой полевой артиллерии. В Первую мировую войну военные действия превратились в непрерывную череду прорывов и отступлений. Например, знаменитая Верденская мясорубка продолжалась почти год – с 21 февраля по 18 декабря 1916 года.
В ходе боёв солдаты испытывали непомерные нагрузки и огромное шумовое воздействие. Состояние их здоровья подрывали нерегулярный сон и приём пищи, а также холод. Не менее изматывающим был постоянный страх смерти. Профессор Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова Андрей Марченко с соавторами приводят такие данные по Первой мировой войне:
«В германских войсках количество госпитализированных пациентов с нервно-психическими расстройствами составило 6,7% всех больных.
При этом если в начале войны один «нервнобольной» приходился на 360 раненых, то спустя несколько месяцев – уже на 20 пораженных.
Доля неврастении составляла 18,9%, истерии – 37,8% случаев.
В английской армии в 1914 году один «нервнобольной» приходился на 30, а в 1915 году – уже на 11 раненых».
Психические пределы
Военная психология оформилась как наука в середине XX века. В первую очередь учёных интересовали границы психологической выносливости человека на поле боя.
Американские исследователи Рой Суонк и Уолтер Маршанд, изучавшие военные неврозы непосредственно после Второй мировой войны, описывают такое явление, как «боевое истощение», которое наступает через 35 дней. Если боец и дальше остается в строю, это приводит к печальным последствиям.
После 60 дней непрерывных сражений у 98% всех выживших солдат начинаются психиатрические расстройства того или иного типа.
Данные, собранные Суонком и Маршандом в 1946 году, оказались настолько убедительными, что заставили генералов США изменить военную доктрину. В частности, на Корейской войне (1950-1953 гг.) в американской экспедиционной армии впервые установили сроки ротации личного состава на фронте – 9 месяцев в боевых подразделениях и 13 месяцев в войсках обеспечения.
Немецкий военный психолог Эльмар Динтер, автор книги «Герой или трус: давление на солдата в бою», отмечает, что в первые 15-25 суток у солдата происходит адаптация к военным условиям. На этом этапе, как свидетельствуют другие исследования, организм, «готовясь» к возможной травме, вырабатывает большое количество эндорфинов и анкефалинов. Однако после 30-40 дней столкновений с противником наступает период истощения.
Таким образом, пик боеспособности составляет всего 1-2 недели.
Наконец, самые высокие, но допустимые сроки пребывания в обстановке активных боевых действий называет консультант Пентагона Ричард Габриэль, историк военной медицины из Королевского военного колледжа Канады. Он основывается на анализе многолетнего опыта военных психиатров, а также описаний сражений прошлого и современности.
«Р. А. Габриэль доказал, что если после 45 суток непрерывного пребывания на поле боя военнослужащие не будут отправлены в тыл, то по своим психофизиологическим возможностям они оказываются небоеспособными», - пишут Александр Караяни и Игорь Сыромятников в учебнике «Прикладная военная психология», ссылаясь на труд Габриэля «Героев больше нет: безумие и психиатрия на войне».
Впрочем, все эти цифры работают только при соблюдении нормы продолжительности сна солдат.
Если бойцы спят 3 часа в сутки, они сохраняют 91% боеспособности всего 9 дней.
При полуторачасовом сне боеспособность падает до 50% и держится лишь 7 дней, после чего половина личного состава выходит из строя.
Михин П.А
Что ни говори, а самое страшное на войне — это не выход из окружения и не ночной поиск «языка», даже не кинжальный огонь и не рукопашная схватка. Самое страшное на войне — это когда тебя долго не убивает, когда в двадцать лет на исходе все твои физические и моральные силы, когда под кадыком нестерпимо печет и мутит, когда ты готов волком взвыть, в беспамятстве рухнуть на дно окопа или в диком безумии броситься на рожон. Ты настолько устал воевать, что больше нет никаких твоих сил. Случается это с немногими, потому что на передовой долго не проживешь: или убьют, или ранят. В наступлении рядового хватает в среднем на пару атак, взводный живет день, ротный — неделю, командир батальона — месяц. Но если человека держать на передовой год или два, он сойдет с ума. Не случайно у немцев существует система отпусков с фронта. У нас этого нет. Практически нам это и не требуется — ну кто на переднем крае доживет до отпуска? Однако исключения бывают. Трудно таких людей назвать счастливыми, скорее в этом их несчастье. На всю войну везения не хватит. Все равно ведь убьют. Пуля или осколок всегда находят человека. Ежеминутно, каждый день и каждый час. Вся штука в том, что неизвестно, когда тебя убьет — в атаке, при обстреле, за приемом пищи, во время сна, а то, бывает, и еще хуже. Правда, каждый молит про себя и втайне надеется, что вот в этот страшный миг ты уцелеешь. Но убивает всегда неожиданно. Кругом гибнут люди — конечно, настанет и твоя очередь. Однако, если не убили в первом бою, человек еще поживет. С каждым счастливым для него боем он обретает опыт, и его уже труднее убить. [265]
Михин П.А
Вдруг лицо его дико перекосилось, из зажмуренных глаз брызнули крупные слезы, на виду у солдат он поднес к глазам свои могучие кулаки, разрыдался и срывающимся громким мальчишеским голосом отчаянно закричал:
— Я больше не могу-у-у!!! Не могу-у-у! Больше не могу-у-у!!! [277]
Никогда раньше я не только не видел его в таком состоянии, но и представить себе не мог, что этот волевой и смелый человек может дойти до такого полнейшего нервного истощения, до стресса. Сам я был точно в таком же психологическом состоянии, и только какая-то тоненькая ниточка еще удерживала меня от точно такой же истерики. Наверное, меня сдержало еще и присутствие собственных солдат. А вот благоразумие уже было утеряно и мною. Три месяца непрерывных боев, атаки и обстрелы, танки и самолеты, немцы, стремящиеся сбросить нас в реку, — все это совершенно доконало нас, все нервы вымотало, мы дошли до полного нервного и физического изнеможения, готовы были волками взвыть, броситься на рожон. Других ранит, убивает и этим прекращает мучения, — мы же как завороженные!
Конечно, с нашей стороны это было отчаянное безумие, безысходное стремление умереть. Но какая сила отводила от нас смерть?..
К вечеру по явным и тайным каналам о нашей выходке уже было известно комдиву. Генерал вызвал нас поодиночке на командный пункт и после крепкой ругани, поняв все же наше состояние, отправил обоих в Одессу, в офицерский дом отдыха. Ранее мы и не слышали о существовании таких домов, где отдыхали в основном люди из штабов, тылов и политработники. Генерал так и сказал нам:
— Жертвую единственные две путевки в санаторий на море, впервые пришли в дивизию. И то потому, что хорошо знаю вас как самых незаменимых боевых офицеров.
Он бы отдал нас под суд, если бы мы с Морозовым не были его опорой в любом бою. А особый отдел был уже тут как тут.
И почему у нас отпуска с передовой не давали? Немцы своим давали, хотя дефицит личного состава у них был куда больше нашего. Не думаю, что доброта и [278] жалость толкали их на это, скорее практичность. Немецкое командование понимало, что отдохнувший солдат в три раза лучше воюет, а наше об этом даже и не задумывалось. Воюй, пока тебя не ранит или не убьет. А этого ждать было недолго. Так оно и получалось. А что было с теми, кого щадили пули? По себе знаю — чуть с ума не сходили.
Михин П.А.
Комментарии закрыты